Часть 2

На горе уже работают американцы под руководством Эрика Симонсона, они прибыли сюда в середине апреля, и уже установили лагерь 7900. Экспедиция Симонсона приезжает сюда регулярно вот уже десяток лет, цель экспедиции – раскрыть загадку Мэллори-Ирвина. Спонсором выступает компания “Кодак”, фотоаппаратами которой была вооружена связка англичан. Компания утверждает, что если проявить фотопленки 80-летней давности, то мы найдем ответ на главную загадку Эвереста. Только для этого нужно разыскать фотоаппарат. “Кодак” сразу получит отличную рекламу. Руководители экспедиции – опытные коммерсанты и знают, как делать успех, по крайней мере, как раскручивать деньги спонсоров. Пару лет назад они нашли тело Мэллори, но обставили дело таким меркантильным образом, что их поведение вызвало резкое неприятие у альпинистского общества. Продажу фотографий тела Мэллори в интернете, Боннингтон назвал действием, граничащим с продажей порнографии, а организаторов мероприятия – людьми, недостойными называться альпинистами. В этом сезоне команда Симонсона занимается поиском тела Эрвайна, и уже провесила маршрут до 7900. Непонятно, можно ли пользоваться американскими веревками, по слухам, в прежние годы они это право продавали. Если так, то будем навешивать свою веревку, но ее хватит только до перевала, надо кооперироваться с соседями – австралийцами и колумбийцами. Однако на переговорах с Эриком все решается проще – можно использовать американские веревки, а взамен отдаем свои. В лагере встречаемся с Олегом Новицким, наконец, догнавшим экспедицию, отставание для него не критическое – мы слишком долго просидели в Катманду.

Через несколько дней снова выходим наверх, вслед за четверкой Кузбасса. В нашей группе, помимо меня идут Дима, Саша Проваторов и китченбой Ца. После промежуточной ночевки на 5800, добираемся до АВС. Кузбасс, в этот же день выходит на Норд кол, куда мужики забросили палатку и четыре спальника. Завтра и нам идти на перевал, но из-за непонятной неразберихи, Дима завтрашний выход отменяет, о чем я и сообщаю на утренней связи Фойгту. Между тем, день разгорается просто отличный, и, с разрешения Димы, все же выходим наверх с Сашей Проваторовым. Среди прочих вещей я несу два кислородных баллона, Саша – один (как оператор, он носит с собой еще кучу всяких железок). Вот и веревки под перевалом. Переодевшись, долго жду Александра. Когда он начинает надевать беседку, я прихожу в ужас, – Саня не знает элементарных вещей, даже узлы “восьмерку” и “булинь”. Как могу, объясняю — чего надо делать, чего – нет, я все же инструктор по альпинизму. Саша очень сильный водник, и здоровьем его Бог не обидел, но этого на Эвересте мало. Да, сегодня на Эвересте дилетантов больше, чем альпинистов, но в коммерческих экспедициях клиентов пасут гиды, зарабатывающие на этом приличные деньги. Для нашего менталитета такие отношения непривычны, мы все еще не господа, а товарищи, но как быть с Сашей-то? Коля Кожемяко, на словах взявший на себя ответственность за Сашу, похоже, с ним нянчиться не собирается.

Долго ползем по перилам, сказывается нехватка акклиматизации. В верхней части перевального взлета погода портится и начинает серьезно задувать. На предпоследней веревке, встретив Кузбасс, с удивлением узнаю, что в палатке остался только один спальник, остальные они утащили метров на сто выше. У меня с собой только жилетка, но Коля отдает свою пуховку, вдвоем как-нибудь переночуем в одном спальнике – не в первый раз. Перед последним 8-метровым взлетом меня догоняет Саша, для того, чтобы сообщить, что ему поплохело, и он идет вниз. Ничего себе, думаю, поплохело – меня-то догнал. Пытаюсь отговорить, до палатки-то осталось – восемь метров вверх, и тридцатиметровый траверс – считай дошли. Это тактическая ошибка. Однако Саша зарывает свой баллон в снег и убегает вниз. Эх, сокрушаюсь, пропал баллон, – где тут его найдешь, после метели. Через 20 минут я в палатке. Ночь, как говориться, прошла без происшествий. Утром все же нашел Проваторовский баллон, отнес в палатку и ухожу вниз. Фойгт еще просил унести наверх спальник, но Дима на утренней связи запретил. Ладно, пусть командиры разбираются чему где лежать.

Спустившись с перевала, попадаю в сильнейший ветродуй. Иду без кошек, и на открытом льду меня просто сносит как буер. Повстречавшаяся Анна указывает на мой побелевший нос. Оттерся и заматываюсь платком. Вот и карман ледника, здесь ветер уже в спину. Хвост морены, по которой иду, постепенно доползает до АВС.

Вечером командиры строят планы. Через день мы с Сашей должны, присоединившись к Кузбассу, идти на 7800. Однако в ночь перед выходом страшно разболелся зуб, мучаюсь всю ночь — какой тут выход. Поднявшийся утром доктор, сразу отправляет меня вниз, попутно насыпав горсть таблеток. Через 4 часа я в базовом лагере.

Опять история шестилетней давности повторяется. Естественно перед экспедицией я вылечил все зубы, но в Кодари у меня слетела коронка. Думал, обойдется, ан нет, не обошлось. Четыре дня живу только на обезболивающих. Славкины таблетки не помогают. Время от времени в гости заходят австралийцы – позвонить по спутниковому телефону. Аппарат у них свой, но генератор они утащили на 6400 и пользуются нашим. Предлагают позвонить домой, но я не знаю код России, “О, кей” – отвечает Боб, и минут 20 звонит в Австралию, узнает код России. Возможностью позвонить домой пользуется и спустившийся на день позже меня, Юра Утешев. На четвертый день приходит австралийский доктор Питер. Зуб до того измучил меня, что обращаюсь за помощью к нему, Саша Проваторов помогает с переводом. Австралиец не стоматолог, но в маленькой английской экспедиции есть два врача – профессиональные стоматологи, Питеру завтра уезжать в Австралию (из-за физических перегрузок у него начало садиться зрение), но он не поленился найти англичан. Через час они появились у нашей палатки, разыскивая больного. Оказалось, что под коронкой в зубе было две трещинки, куда и проникла инфекция. Пломбу без бормашины стоматолог Майк извлечь не смог, и просто запломбировал зуб, предупредив, что через 24 часа нужно посмотреть, – если начнется абсцесс – найти его палатку. Флюс на следующий день разбарабанил щеку. Посмотрев, Майк сказал, что зуб можно вырвать, и все проблемы решаться, но как врач он бы советовал полечить, однако, 50/50, что история с зубом наверху может повториться. Некоторое время размышляю по этому поводу — один выход уже сорван, если опять неудача, то можно распрощаться с горой. Вновь нахожу Майка. Рви.

Наконец, спускается Слава. У англичан инструмент наверху, однако, у Славки имеется свой. В операции участвует несколько человек — двое светят налобными фонариками, Слава придерживает меня. Майк, посмотрев на Славкин декалин, удивляется — у них в Англии используют в пять раз меньшую концентрацию, тем не менее, со словами: “Чувствовать вообще ничего не будешь”, вкалывает аж шесть кубиков. Я и не чувствую ничего, только отъезжаю куда-то далеко. Все происходящее существует для меня где-то в стороне, мозг работает отдельно от тела. Операция проходит успешно и Майк остается у нас на день рождения, меня же отводят в палатку, так как сам я идти не очень в состоянии. Народ балдеет весь вечер, про меня давно забыли, помнил только Майк. Совершенно «никакой» от выпитого количества алкоголя, перед уходом навещает больного (вот я понимаю – клятва Гиппократа).

Третий выход. После второго имеем следующий расклад: из первой группы на 7800 ночевали Фойгт, Зуев, Кожемяко; из второй — Никифоров, Акинина, Крылов; Проваторов дошел только до Северного седла, Бочков и Новицкий тоже. Елеушев повернул с 7500; у меня и Утешева выход пропал. У меня проблема решилась просто: был зуб – нет зуба. У Юры же Славка определил язву. Дима был категорически против продолжения экспедиции для Утешева, но свое право на восхождение он отстоял. И, наверное, это правильно, ведь только он сам мог правильно оценить себя, а если ошибся – ну что же, рассчитываться предстоит ему. С последним предстоит иметь дело нашей группе, в которую Утешев назначен руководителем. Не дай Бог, чего случись – спасать Юру придется нам. Кузбасс от Утешева отказался – у них свои приоритетные задачи. Между делом интересуюсь – что с ним может быть, и чего колоть, потеряет сознание или можно свести пешком? Помимо Юры с нами идет Саша Проваторов, у которого непрерывно повышенная температура, отчего Слава просто в растерянности, но есть известный факт, что при t = 380, потребность организма в кислороде увеличивается вдвое. И мы с Новицким, недостаточно акклеманные. Вот такая команда инвалидов. Каким-то образом в нашу группу не попал Аман, опять же, рокернувшись с Юрой. Чего здесь правильно, и где, какая политика – мне неведомо.

Выходим первыми. Наша задача – акклиматизация 7800, Кузбасс и вторая группа планируют восхождение на вершину. Опять двухдневный подход до АВС, затем Норд Кол. Утром на перевале сильно дует, наверное, дальше сегодня лучше не идти, того же советует Гия Тортладзе, грузин — участник японской экологической экспедиции. Гия в пятый раз пытается пройти этот маршрут, все предыдущие попытки были безуспешными, хотя, на счет 99-го года он готов поспорить. Целый день занимаемся приведением в порядок лагеря 7050.

На следующее утро погода мерзкая, но все же выходим на 7800. Странная группа с разными задачами. Саша с перевала ушел вниз. Опять из-за повышенной температуры, хотя, по-моему, он это делает зря – мало ли какая реакция организма на высоту, в яркий, солнечный день она у всех повышена. Однако против его ухода не возражаю, он уже впечатлил меня своими познаниями в технике и тактике. Юра имеет многократно больший опыт, но планирует всего лишь испытать свой организм – на что он способен в свете потенциальной язвы. Без лишней перегрузки. На 7800 он, надо полагать, не пойдет. Мои последние надежды на Олега.

Набираем метров 300, после чего Утешев, удовлетворенный своим экспериментом, поворачивает. Погода жуткая. Тепло, подлип увеличивает вес ботинок раза в два. Это неудобно и тем, что ногу на склон трудно поставить нормально. На Олега уже не надеюсь, – видимо повернул. Сильно метет. Гребень заснежен. Видимости никакой. Буржуи в такую погоду вообще не ходят. Впрочем, я ошибся – вон нас догоняет двойка из американской экспедиции. Эта двойка достаточно акклиматизирована и сейчас планирует выход на вершину. Я все время иду между ними – клиентом и шерпом. Шерпы – ребята здоровые, с грузом бегают с Северного седла до 8300 за день, да еще и успевают спуститься. Шерпы японской экспедиции таким образом уже забросили для нас кислород по лагерям и штурмовой лагерь на 8300.

С Юрой перед его спуском у меня возникла напряженная дискуссия — он категорически против того, чтобы я один шел в такую непогодь на 7800. Может быть он и прав. Но тактика бескислородного восхождения диктует совсем иную модель, чем достижение вершины с кислородом. По этому поводу у меня вышел спор с Кузбассом в АВС. Конструктивным получился разговор только с Сашей Фойгтом. Он собрался идти на Эверест без кислорода с одной ночевкой на 7800, и мне говорит, что этого достаточно. У меня нет столько восьмитысячников, сколько у Саши, но ведь мы не первые. Есть опыт участников Украинской бескислородной экспедиции 99-го года, которые перед последним выходом все имели по две ночевки на 7800, и, все – выход выше 8000; советско-китайско-американской 90-го года, с примерно таким же графиком акклиматизации. Есть, единственный из ныне здравствующих наших соотечественников Анатолий Мошников, дважды ходивших на Эверест без кислорода, который, по словам Лехи, считает, что для такого восхождения нужно иметь минимум два выхода на 7800, а лучше бы один из них на 8300. Да и помимо наших, без кислорода на Эверест сходило много ребят, надо только знать — как, и делать выводы. А выводы уже сделаны Мошниковым, не буду повторяться.

С чего это вдруг такой сыр-бор вокруг бескислородных восхождений? Дело в том, что с кислородом на Эверест можно завести практически любого, вопрос только в его количестве. Уже есть восхождения на Эверест инвалида без одной ноги; с юга поднимается слепой; осенью собирается зайти совсем безногий американец. Возрастные рекорды устанавливаются каждый год, тех, кому за 60 уже полдюжины. Не хочу я участвовать в состязании инвалидов и престарелых. Выхода тут два – либо без кислорода; либо первопроход. Но в частном порядке можно решиться лишь на первое, второй подход потребует отдельной экспедиции. То, что в нашей команде практически все могут подняться с кислородом – это ясно, вот без кислорода — планируют только четверо: Зуев, Фойгт, Никифоров и я. Однако такая задача требует другой тактики, совершенно отличной от кислородной. Начнем с акклиматизации. При кислородном восхождении перед штурмовым выходом достаточно иметь пару выходов на Северное седло — с 7800 все равно идешь с кислородом. Именно так собирается подниматься многоопытный Гия Тортладзе. При бескислородном же восхождении желательно выйти на пик спортивной формы и максимально адаптироваться к высоте. Такая адаптация может быть достигнута только двумя выходами на большую высоту: один раз на 7800, второй – на 8300, либо, опять же на 7800. Причем, допустим просто подъем на высоту, без ночевки. Отклонения от этого плана, возможны, но любое отклонение будет дополнительным минусом для восходителя, а условия восхождения на Эверест и без того чрезвычайно жестки, чтобы еще прибавлять к ним лишние напряги. Нужно оговориться, что при стольких выходах на большие высоты существует опасность физически израсходоваться раньше времени, просто может не остаться сил на решающий штурм. Но, на то оно и бескислородное восхождение, чтобы к нему были готовы только самые сильные участники. Кроме этого, очень важно обойтись минимумом ночевок во время штурмового выхода, не пересиживать, особенно на больших высотах. Это вопрос тактики – как сделать, чтобы на штурмовом выходе провести возможно меньше времени на высотах выше 5500. Любые задержки губительны для организма, чем выше – тем хуже. Такие отсидки быстро съедают резервы организма и резко уменьшают шансы на успех.

Если сегодня не дойду до 7800 – бескислородное восхождение будет под большим вопросом. Тактика – тактикой, но что-то погода совсем жуткая. На связи в районе 7450 Саша Фойгт пытается убедить меня подняться только до 7500 и повернуть. Я уже и сам об этом задумался. В палатке на 7500 нахожу обогнавшего меня шерпа. Он уже несколько раз был на Эвересте, но в эту погоду дальше не пойдет. Что же, придется и мне поворачивать, иначе могу попасть в неприятности. На спуске, в двух веревках от 7500 встречаю американца, ворчащего что-то про сумасшедших русских, которые только и могут, по причине своего безумия, ходить в такую непогоду.

К вечеру спускаюсь в АВС. Чего там командиры надумали пока мы ходили? Другие наши группы, намеревавшиеся идти на вершину, собираются вниз, ничего не предприняв. Зачем поднимались-то? Утром все дружно сваливают в базовый лагерь, только Саша Фойгт остается.

Спускаемся вниз, по пути встречая соотечественников — это экспедиция из Владикавказа во главе с Казбеком Хамицаевым. Главная задача у них – разведка Северной стены Эвереста. Кроме этого, запланирован первопроход на Чангцзе. Осетины приезжают сюда не в первый раз: в 95-м они ходили на Эверест по китайскому маршруту, а в 97-м пытались пройти Северную стену правее кулуара Нортона. По их словам, дошли до 7400 – 7500, затем, поняв, что их затея малореальна, двойка Сергей Соколов – Саша Зеленский ушла траверсом на классику, откуда и поднялась на вершину. По поводу этого восхождения в свое время было много споров. Меня же удивляет график их восхождения: по словам Саши, они вышли из штурмового лагеря в 10(!) утра, на вершине были в пять, два часа он спускался до перемычки, где какое-то время ждал Сергея. Ходили слухи, что парни толи без разрешения использовали на восхождении баллоны коммерческой экспедиции Рассела Брайса, толи вообще не поднялись. Кроме всего прочего, мы были добрыми соседями, и часто ходили друг к другу в гости.

7 мая – четвертая годовщина гибели барнаульцев. Как и во всех подобных историях здесь много неясностей. Парни вышли втроем из штурмового лагеря, один (Саша Торощин) повернул с 8600. На спуске Торощин сорвался, говорят, его тело лежит вблизи палаток на 8300. Я не видел. Коля Шевченко и Ваня Плотников, очень опытные альпинисты, поздно поднимаются на вершину, и по свету успевают спуститься только до Второй Ступени. Снизу еще видели, как один из них спустился со ступени, затем вернулся, очевидно, за вторым. Через две недели их тела обнаружила группа казахстанской экспедиции, в которой барнаульцы принимали участие. Ваня лежал навзничь, Коля сидел, в одной рубашке, одежда была аккуратно сложена рядом. Что там произошло – никто не знает, но на Севере известно много случаев, когда люди замерзая, начинают раздеваться. Видимо, происходят какие-то изменения в мозге.

На поминки идем к Русскому камню, где наши парни прибили табличку барнаульцам. Здесь же памятный знак петербуржцу Сергею Арсентьеву, погибшему со своей женой американкой в 98-м. И эта трагедия имела много вопросов, оставшихся без ответа. Корявыми буквами прямо на камне написано имя одессита Васи Копытко, пропавшего на спуске с Эвереста в 99-м. Ребята из украинской экспедиции дали описание — во что он был одет, и просили сообщить, если наткнемся. К камню собралась вся православная диаспора: наша команда, шестерка владикавказцев и двое грузин. Не чокаясь, пьем водку, и еще не знаем, что вскоре сюда придется вернуться еще.

Вечером спустился Саша Фойгт. Пока все отдыхали, Саня сходил на 7800, там переночевал в разорванной ветром палатке и утром ушел вниз. Неужели это я его убедил со вторым выходом на 7800?

Как бы то ни было, его решение совершенно логичное и правильное, жаль, что не поддержала остальная группа. 8 мая стояла великолепная погода, и если бы Саша шел с 7800 не вниз, а вверх, думаю, состоялось бы первое восхождение на Эверест в новом тысячелетии. Однако и здесь он поступил верно — идти надо группой, одиночное восхождение слишком рискованно. Чего это они его не поддержали – самого сильного и опытного в команде? Ясно, что решения в группе принимает не он, что сильно снижает потенциал Кузбасса.

После 7 мая несколько дней продолжаются мощные снегопады, завалило даже базовый лагерь. Буржуи все попрятались в палатки, только привычные к снегу сибиряки устроили турнир по гольфу, западные альпинисты с изумлением наблюдают. Затянувшаяся отсидка дает возможность поправить здоровье больным, но, с другой стороны, способствует снижению формы и набранной акклиматизации, каковая по Месснеру выходит на максимум к 40-му дню. Для нас это 15 мая. 12-го устанавливается погода, и все рвутся наверх, сроки поджимают.

Первыми уходят кемеровчане, затем Леха со своей группой. После его ухода обнаруживаю на полу оброненную фигурку Будды, видимо случайно потерянную Лешкой. В Катманду и Шегаре встречавшиеся ступы Леха старался обходить с левой стороны, – не поймешь, насколько серьезно он это делал, однако, потеря священного оберега, наверное, это не слишком хорошо, с буддистской точки зрения.

15-го Кузбасс поднимается на перевал, вторая группа – в передовой базовый лагерь. Я не хочу два дня идти по три часа, и за 7 часов дохожу сразу в АВС.

К вечеру посыпал снег, и Кузбасс тоже посыпался с перевала. Эх, зря я вначале написал, что обычно маршрут обрабатывается русскими командами. Наверху бьются одни американцы. 15-го они пытались пройти вверх, но за 8 часов работы не вылезли даже на гребень – слишком много снега. Я с оптимизмом слышу разговоры, что надо бы сделать сильную группу и вместе с американцами пробиваться на вершину. Американцы тоже с удовольствием принимают предложение об этом – они уже намучились. Однако в последний момент у нас берут верх сторонники осторожных действий. Вот так вот. Американцы уже провесили нам веревки до гребня, шерпы японской экспедиции забросили кислород и штурмовой лагерь на 8300, теперь вот и тропить мы сами не будем. Нет, в чем-то прав Боннингтон.

Спрашиваю Леху, – их-то группа чего не идет? Внизу была договоренность – в случае неудачи первой группы вперед идет вторая, а те становятся в хвост очереди. Идите же. Лешка отвечает, что в их команде много осторожных ребят, и мало бойцов. И на своих у меня нет надежды. В конце концов, 17-го выходим вдвоем с Алексеем. Погода звенит. Повод у нас такой – после снегопадов палатки на перевале совершенно засыпало и надо бы их откопать. Кузбасс отрыл только одну, второй должны заняться мы с Лехой. Если погода будет стоять и завтра, то можно подняться на 7800 – там нужно переставить порванную палатку. А на 8300 лагерь вообще не установлен, только заброшен. Работа на горе есть, и — самое главное — мы не теряем форму. Чем больше сидим на 6400, – тем меньше шансов подняться. Через неделю можно вообще не идти – куда там уставшему организму, тем более без кислорода. Сейчас надо использовать набранную форму и установившуюся погоду и, при хорошем раскладе, идти на вершину. Кузбасс на гору собрался вообще не понять когда, сколько можно в спину-то дышать? Леху мои аргументы вроде бы убеждают, во всяком случае, он говорит, что это было бы по-спортивному правильно. И тут же собирается вернуться за оставленной пуховкой, а главным образом за тем, чтобы решить этот вопрос с Димой. Я-то знаю, что Дима будет категорически против. А как против будет Кузбасс! Но здесь Леху не переубедить. Хорошо, не принимайте решение хотя бы сегодня, отложите на завтра, там видно будет. Забираю часть Лешкиных вещей и на перевал поднимаюсь за два часа с четвертью. Обычно акклиматизированному с грузом здесь нужно 4 – 5 часов. Вот это форма! Ну, когда еще на гору-то идти? Однако я уже почему-то уверен, что дальше нас никто не пустит. Леха, хоть ты меня поддержи. У Лешки примерно мое время подъема на перевал, это меня радует, но слова его разочаровывают. С перевала мы пойдем вниз — Дима категорически против:

— Я знаю, что сильные одиночки и так зайдут, надо же чтобы зашли все, вот и усиливайте группы, один во вторую, другой в третью.

Снегопады завалили палатки 1,5 — 3-метровым слоем снега. Прямо напротив нашего лагеря вырыта огромная трехметровая яма – как воронка от бомбы — это откапывались наши соседи. Вернее, для этого буржуи обычно нанимают шерпов, нам же необходимо все делать самим. Наша палатка не просто засыпана снегом, но и залита льдом. Я поначалу думал, что за день, не порвав тент, мы ее не отроем, однако у Лехи большой опыт в этом плане. Пашем без отдыха, даже поесть некогда.

В небе наблюдается интересное погодное явление – прямо по нашему гребню столкнулись два фронта. На фоне Чангцзе видно, что Западный фронт побеждает. К худшему это или нет, мы не знаем. Столкновение воздушных масс приводит к тому, что на гребне внезапно возникают резкие шквалы. Одним из них сорвало внешний тент с соседней палатки. Он надулся и лопнул словно шарик, хозяев же вместе с домом кувыркнуло в нашу сторону, если бы дунуло в другую – улетели бы с перевала. Наблюдаю, как высоко в небе мечутся клочья разорванной палатки. У нас эти порывы то и дело норовят утащить палатку или что-нибудь из вещей. Однако обошлось без потерь. Успеваем отрыть и переставить палатку до вечера, надо сообщить в лагерь, что ночевать здесь не будем, но на запланированную связь никто не выходит. Спускаемся вниз совершенно уставшие и голодные. Грустно, но невооруженным взглядом заметно, насколько состав экспедиции разобщен. Как-то держится друг за друга только Кузбасс.

В лагере главная тема всех разговоров – гадания на погоде. Какие только не приносят известия, вплоть до того, что 20-го приходит муссон. Муссон – это все, конец экспедиции. Весь лагерь из нескольких сот человек следит за очередной попыткой американцев: четверо шерпов и два гида пытаются пробиться на вершину. Мы могли быть вместе. Еще нет ни одного восхождения, ни с Севера, ни с Юга, вся надежда на американцев. И вот 19-го мая становится известно о первом восхождении третьего тысячелетия. В этот же вечер четверка шерпов, а ночью двойка гидов спускаются с горы. Лагерь ликует. Ну, молодцы американцы! Их победа заслуженна. С Сашей Проваторовым идем поздравить шерпов. Там праздник – просто сумасшествие какое-то. Нас усаживают рядом, но, кроме меня с Сашей белых не видно. Отношение английских экспедиций 20-х к этому сильному, мужественному народу мало изменилось, те же взгляды и у современных западных восходителей. Между тем, шерпы уже умеют не только переносить грузы, обработка маршрута – альпинистская задача – также их труд. Многие из них по несколько раз ходили на Эверест, и среди западных альпинистов мало кто может с ними сравниться.

19-го, наконец, первая группа выходит наверх. Вечерний снегопад вызывает у народа смешки: ну вот, снег пошел, значит сейчас Кузбасс посыпется вниз. Однако смех смехом, а поворачивать нельзя — этот выход – последний шанс. Завтра выходить второй группе, 22-го – нам. Если все будет складываться как по расписанию, то спустимся 26-го; на 27-е запланирована эвакуация вниз. Изменить сроки мы не можем, потому что заканчивается виза. Саша Проваторов спрашивает у меня:

Каковы шансы у нашей группы подняться на вершину?

В сердцах отвечаю:

Никаких. На горе не бывает все по расписанию. Первые две группы или сожгут палатку, или съедят кислород, или еще чего-нибудь случиться. А запаса по времени нет. Правда, Дима говорит, что мы можем задержаться и до 28-го, но это все малореально. Вот такой расклад, хочешь, верь, – хочешь не верь.

Конечно, в чем-то я утрирую. Небольшой шанс у нас все же есть. Но надежда на него очень зыбкая.

В этот же день с Сашей и Олегом идем на перевал Рапью Ла, меня просто разрывает желание взглянуть на Канчунг. Однако пока поднимаемся, соседнее ущелье закрывают облака. Время еще есть, но уговорить спутников сходить на Рапьюцзе, мне не удается. Сидим на перевале, ожидая — может раздует. Прямо на середине перевала установлена какая-то сложная метеорологическая аппаратура. Влево от нас поднимается снежно-ледовый склон на Рапьюцзе. Примериваюсь, смогу ли сходить один? Нет, слишком опасно — на склоне закрытые трещины, по гребню карниз. Направо уходит потрясающий северо-восточный гребень Эвереста. Южный склон его обрывается отвесной стеной, над которой висят гигантские карнизы. От вершины взлета круто падает “Фантастическое ребро” — вид просто сумасшедший. Напоминает юго-восточный гребень Дхаулагири (иначе называемый маршрутом самоубийц), только гораздо круче. Нынче ребро штурмует индийская экспедиция Сантош Ядав – женщины, трижды поднимавшейся на Эверест. Это вторая попытка. Первую несколько лет назад предпринимали японцы, дошли только до 6100. В ту сторону картина настолько живописна, что Саша загоняет нас с Олегом наверх, требуя, чтобы мы изобразили движение связки. Для оператора этот вид – потрясающая удача, северные склоны бедны на такие пейзажи – все какие-то осыпные, снежные, разрушенные скалки — снимать-то нечего. Прямо из-под ног обрывается почти вертикальный километровый сброс. Далеко внизу какой-то нереальный мир – лужи ледниковых озер, разноцветные морены, в низовьях — зеленые карманы, там высота 5500. Контраст по сравнению с постоянной зимой у нас на 6400. Временами ветер раздувает окна в облаках, и перед нами возникают черные отвесы левой части северной стены Лхоцзе, – там не было даже попыток восхождения. Очень логично смотрится северо-восточное ребро Лхоцзе-Шар. Больше ничего не видно. После обеда уходим вниз. В этот выход я почувствовал, что начинает садиться физика. Засиделись мы.

Пока сидим, постоянно обсуждаем с Лешкой тактику бескислородного восхождения. Я сомневаюсь, стоит ли вообще рисковать, имея такую слабую акклиматизацию, тем более просидев неделю в АВС. Конечно, кто его знает, организм. Может, его еще не до конца угробили. Понятно, что двух выходов на 7800 у нас уже не будет. Можно ли идти с одним, или вообще без оного? Напряг для организма очень серьезный, и, имея лучшую спортивную форму, еще возможно попытаться. Но, просидев неделю на 6400? … Да, Месснер поднимался на Эверест и с акклиматизацией 7000, но перед горой он выходил на максимально возможный пик формы, в нашей же экспедиции мы не сможем достичь этого, так долго подвисая в АВС. Отпустить нас в двойке руководство не решилось, а наша закомплексованность и совковая дисциплинированность не позволяют нам сделать решительный шаг. Однако надежда умирает последней. В случае бескислородной попытки нужна надежная подстраховка – выходить на гору, захватив в рюкзак баллон и маску, если будет плохо, – всегда есть возможность ими воспользоваться хотя бы для экстренного спуска. Для начала без кислорода можно попробовать подняться с 7800 на 8300. Если организм не потянет – тогда однозначно идти с кислородом. При бескислородном восхождении выше 8300, есть две аксиомы: первая – выход в 2 часа ночи; вторая – поворачивать вниз не позже 16.00., как бы близко от вершины ты не находился. Если по какой-то причине придется выйти после 02.00., то только с кислородом, крайний срок выхода, в этом случае — четыре часа утра. Как это ни странно, но бескислородное восхождение безопаснее подъема с кислородом. Так считал Анатолий Букреев, четырежды поднимавшийся на Эверест. Идя без кислорода, ты рискуешь только возможностью не подняться на вершину, просто не хватит сил. Максимально обезопасить себя при бескислородной попытке можно, четко придерживаясь вышеобозначеных временных рамок. С кислородом же главная опасность состоит в том, что он рано или поздно кончается, если это происходит слишком высоко, то восходитель может уже не спуститься. Заканчивается допинг, а без него у организма просто не остается сил двигаться. По нашим с Лехой подсчетам, отношение числа погибших к числу поднявшихся с кислородом составляет 12%. Для бескислородников процент ровно вдвое ниже. Такая статистика. Другую статистику мы подсчитали по срокам — оказалось, больше всего восхождений на Эверест совершено с 20 по 25 мая. Однако воодушевленные хорошей погодой, мы все побежали наверх, и вот, теперь вынуждены пересиживать на 6400, ожидая Кузбасс.

На восьмой день сидения, наконец, выходим. На перевал поднимаемся с Сашей Проваторовым за 5 часов. Я в ужасе от собственной формы – предыдущий раз с грузом поднялся в два с половиной раза быстрее. Если завтра будет так же – какое тут бескислородное восхождение — зайти бы как-нибудь. Узнаем, что на вершину поднялись двое наших – маленький и большой. Ну, это, наверное, Фойгт с Зуевым, дружно решили все.

В утренних сумерках следующего дня видим с перевала расцвеченный фонариками, будто новогодняя елка, северо-восточный гребень. Бог мой, сколько же там народу — не меньше 100 — 150 человек. Выйдя первым, постепенно оказываюсь позади группы. Сегодня иду еще хуже, чем вчера. По дороге встречаю Гию, зашедшего на вершину 22 мая. Рад за грузина, наконец-то, реализовавшего свою мечту с пятой попытки. Гия жалуется на то, что остался на 7800 без газушки, а значит и без воды. Я знаю, насколько это плохо – обезвоживание на высоте — страшное, чтобы восстановить водно-солевой баланс нужно выпивать в день 5-6 литров воды. Все, конечно, ограничиваются литром-двумя, теряя вес иногда десятками килограммов, но остаться совсем без воды – это смертельный номер. Белорус Кульбаченко, оказавшись на Канченджанге в такой же ситуации, пил собственную мочу. Соседи-буржуи Гию просто послали подальше – вот вам и получите “правила высотной морали”. С недавних пор эта тема весьма популярна на Эвересте – возможно ли на такой высоте заниматься кем-то помимо себя? Как ни странно, есть и однозначно положительные ответы. Особенно грешат этим японцы. Грань здесь тонкая. Помощь ближнему часто заканчивается смертью спасателя. Жертвовать собой на Западе не привыкли.

Выливаю грузину половину чая из своего термоса, он пытается прервать меня жестом, мне ведь наверх еще идти и идти.

Пей, мне хватит.

К идее бескислородного восхождения Гия относится отрицательного, да, впрочем, иное отношение со стороны кислородников я почти не встречал.

На 7500 встречаемся с тройкой Кузбасса. Нет только Фойгта. Он поднимался без кислорода, и вершина далась ему очень тяжело. Помимо него на гору зашли Юра Утешев и Коля Кожемяко. Фойгта они время от времени ждали на маршруте. Хорошо, когда есть подстраховка. Молодцы Кузбасс! Спустившись часов в шесть вечера на 8300, дожидались Сашу до девяти. В этот же день им нужно было спуститься на 7800, так как лагерь 8300 был занят второй группой. Однако бескислородное восхождение делается совсем по другим правилам — на 7800 Саша спускаться уже не мог и остался ночевать с другой нашей четверкой. Ночью он дышал кислородом, и, по правилам бескислородных восхождений, такое восхождение не может считаться бескислородным. Во всяком случае, Балыбердину в 82-м статистики не засчитали, когда он пользовался маской на ночевках. Кроме этого, узнаю, что вчера Лешка поднялся на 8300 очень поздно. На участке 7800-8300, который проходят за 4-5 часов, он шел больше 12. Я просто шокирован – один из сильнейших участников. Да, понятно, что с 7800 вышел без кислорода, но если не пошлось – доставай маску. Почему так долго-то? Последние две веревки он поднимался часа два. С такими результатами после ночевки лучше уходить вниз. Саша долго уговаривал Леху поступить именно так, но утром, он все равно пошел на вершину. Видимо, на что-то надеется. Да, Лешка, конечно сильный восходитель, но, похоже, вершина ему нынче не светит. Наверное, повернет. Жаль. Это у него будет уже вторая неудача. В 91-м он не поднялся по классике с Юга — помешали спасработы в предыдущей группе и то, что та группа съела весь кислород. Я понимаю это его безрассудное стремление к вершине, но на гору подняться ему вряд ли суждено. У Кузбасса не зашел еще один сильный восходитель – Сергей Зуев. Он также пытался идти с 7800 без кислорода. Когда не пошлось, с 8300 вышел с баллонами, но дошел только до гребня. Гия говорил, что Сергей жаловался на редуктор, но там все было исправно, в чем и мы впоследствии убедились. Видимо что-то случилось с организмом. Здесь нужно отдать должное Сереге. Необходимо большое мужество, чтобы вот так повернуть, когда, кажется, ну вот она вершина, почти рядом. Очень сложно в этом случае руководствоваться здравым смыслом. Один из лучших в команде – и неудача. Что скажут внизу? Дома? Такое благоразумие трудно переоценить. Ведь рисковать придется не только собой, но и всей группой, которой, в случае чего, придется тебя спасать. Чем это может закончиться для спасателей, я уже упоминал. Поступок Сергея заслуживает не меньшего уважения, чем факт достижения вершины.

На 7500 сильнейший ветер. Знаю, что здесь иначе не бывает, и просто принимаю это как должное. Иду очень медленно. Все равно дойду, но странно, что я в своей группе ползу последним, не меньше меня это удивляет и остальных. Наша палатка стоит на самом верху, непосредственно перед траверсом вправо, это, пожалуй, даже не 7800, а 7900. Рядом с нашей стоит палатка соседей-австралийцев. С австралийцами у нас самые близкие отношения, их руководитель Зак Захариос – православный грек. Перед самой палаткой встречаю Сашу Фойгта, узнаю только по голосу — настолько его изменила гора. Некоторое время сидим, о чем-то разговариваем, перекрикивая рев ветра. Опять мне не советуют идти без кислорода. Да я и сам чувствую, что не в форме, но, не отказываться же от горы совсем. Странная вещь – из четверых наиболее сильных участников, собиравшихся идти без кислорода, трое совершенно разобраны. Саше Фойгту, видимо, помог второй выход на 7800, да и сидел Кузбасс на 6400 меньше других. Но что с остальными-то случилось? В который раз вспоминаю статью Букреева по высотной физиологии. Да, все так и есть — у наиболее подготовленных участников, организм раньше включает внутренние резервы, использует их по максимуму, и расходует их до конца. У более слабых мобилизация ресурсов происходит не в полной мере, и со значительной задержкой. За время совершенно непонятного сидения на 6400, для тех, у кого этот механизм включился раньше, организм слишком рано израсходовался и они попали на спад формы. Вот и результат. Другого разумного объяснения я такой ситуации не нахожу. Кроме этого, и Леху, и Сергея подвела попытка идти без кислорода с 7800 на 8300. Да, с 8300 уже шли с кислородом, но организм на этой попытке израсходовал последний запас. Нет, нельзя мне идти без кислорода. Иначе результат будет таким же.

Тактика штурмового выхода с кислородом состоит в следующем: без кислорода идут до 7800; оттуда одного 4-х литрового баллона на 250 атмосфер хватает до 8300 и на ночь. Далее выходят с двумя такими же баллонами — один баллон оставляют на 8600; со вторым доходят до вершины и возвращаются на 8600, остатков первого баллона должно хватить на спуск в последний лагерь. Объем баллонов может быть различным, но исходят из того, что при подаче 2 л/мин, трех баллонов должно хватить примерно на 25 часов. Внизу буржуи, узнавшие, что у русских на всех схожено 18 восьмитысячников, спрашивали нас — на сколькие мы ходили без кислорода? Выяснилось, что, кроме Утешева, никто никогда кислородом не пользовался, чем мы очень впечатлили соседей. Однако в этом и наша проблема. Кислородный аппарат — капризная штука и требует знания многих тонкостей. Как все это скажется наверху – вопрос не праздный.

Утром планируем выход после 12.00. С кислородом идти в третий лагерь всего 4 часа, можно не торопиться. Возле нашей палатки лежит тело человека в голубой пуховке. Вчера его не было. Это австралиец. Во время выхода на вершину, на 8700 он почувствовал себя плохо и повернул. Все летальные исходы болезней на высоте – следствие отека легких или мозга. При таком диагнозе нужно немедленно сбрасывать высоту, и спускаться как можно ниже. Австралиец смог дойти только до 7900. Этого оказалось мало. Наши соседи всю ночь боролись за его жизнь, но к утру, он скончался. Под бешеными порывами ветра стараюсь обойти труп подальше, чтобы не наступить кошками при внезапном шквале. Чтобы спрятаться от этого сумасшедшего ветра, 50 метров выше траверсом уходят на защищенный перегибом склон. Дальше подъем наискосок вверх. На траверсе меня догоняет Саша Проваторов, — повстречавшийся ему шерп, сообщил, что вчера у наших была холодная ночевка под Маашрум Рок, на высоте 8600. Все. Шансов на собственное восхождение у нас больше нет. После холодной ночевки на такой высоте, наверняка предстоят спасработы.

Часам к пяти вечера, с небольшим разрывом доходим до палатки на 8300. В палатке сидит Анна, которая не может сообщить нам ничего путного. Ясно, что вчера она, Аман и Стас дошли до вершины. Вечером Анна спустилась в палатку, а мужиков до сих пор нет. Прошли уже сутки. К сожалению, у нас нет нормальной связи. Из четырех, взятых на прокат раций, более-менее работают только базовая и одна переносная. С рабочей рацией ходил Кузбасс, а сейчас она у нас. Второй группе досталась станция, которой хватило всего на несколько сеансов, и связаться с ними мы уже не можем. Между тем на горе разворачиваются спасработы. Помимо наших, еще выше (на 8700) схватила ночевку двойка из коммерческой экспедиции Рассела. Рассел связался с Эриком и обговорил коммерческую сторону спасработ. Ночью наверх ушли три гида Эрика и двое шерпов, с утра — носильщики Рассела с кислородом. Повстречавшийся нам на подъеме шерп Эрика, передал от того вопрос – будем ли мы оплачивать спасение русской тройки? Американцы отдали нашим один кислородный баллон, и, видимо, более активную помощь отложили до выяснения всех денежных моментов. Днем к Анне дважды подходили ребята из экспедиции Рассела и просили кислород – забросить нашим наверх со своими шерпами.

Дима отдает распоряжение немедленно выходить Олегу и Саше. Я кипячу чай. Спускается Аман. Наверху срочно нужна помощь — минут 20 назад Лешка потерял сознание. На спуске он жаловался на сердце. Набираю эфедрина, кордиамина, еще чего-то и ухожу наверх. Кислород – на максимальную подачу – 4 литра. Для горы он нам уже не понадобиться. Больше ничего не беру. Сейчас важно дойти до Алексея возможно скорее. Перед выходом резанула Димина фраза:

Женя, если он умер, вниз не тащите.

До сих пор я мысли не допускал, что кто-то из наших может погибнуть.

Все силы отдаю, чтобы двигаться быстрее. Краем сознания отмечаю группу шерпов, почти волокущих клиента. Высота и маска с очками меняет лица людей до неузнаваемости. Смотрю на ботинки — у Лешки такие же как у меня «Арктисы». Нет, это не он. Время на разговоры не трачу, молча прохожу мимо. Выше, на спуске с желтого пояса вижу нескольких человек. Один из них на последней стеночке вдруг падает с небольшим маятником, но на веревке удерживается. Движения участников этой группы не поддаются никакой логике, совершенно не понимаю, чего они там затеяли. Спрашиваю у встречного гида из экспедиции Эрика:

Где участники русской экспедиции?

Американец, вздохнув, разводит руками и говорит что-то про соболезнования. Это мне уже совсем не нравится.

В конце предпоследней веревки перед стеной встречаю Сашу Проваторова. Саша бормочет что-то невразумительное, понимаю только, что кого-то нужно спускать, а он в этом ничего не соображает и поэтому уходит вниз. Видимо, понадобится веревка. Обрезаю конец последних перил. Они вморожены в снег, а ниже есть крутой участок без перил. Поднимаюсь под стену. На полочке сидят двое, в одном узнаю Олега Новицкого. Спрашиваю — где Лешка? Олег показывает на своего соседа

Вот он.

Перевожу взгляд на ботинки — “Милетты” – это не Алексей. Снова смотрю на Олега:

Это не Лешка.

Но Олег уверяет, что это он. Меня начинает разбирать злость – что за шутки – спасработы ведь. Наконец, незнакомец говорит голосом Стаса:

Лешка умер.

Все внутри меня обрывается. Механически отмечаю про себя, что Стас спускается по веревке самостоятельно, и помощи ему не требуется. Со слов Олега понимаю, что тело Алексея кто-то скинул со стены, а парни видели, как он падал. Потом оттуда высунулись две головы — смотрели, куда летел. Затем они встретили Стаса. Мужиков все это настолько шокировало, что они малость потерялись. Я тоже в полной растерянности, – зачем нужно было сбрасывать тело со стены, если он потерял сознание всего-то 40-50 минут назад? Скидывать труп – не по-человечески как-то. А ведь он только что был жив, ходил, дышал, думал. Тело пролетело по стене 100 метров, затем по широкому снежному кулуару и исчезло за перегибом. Там двухкилометровый сброс. Рюкзак застрял где-то в кулуаре. Парни утверждают, что видели, как отлетела голова, но, это, скорее всего, был капюшон.

Сознание мое словно блокировало информацию о смерти Лешки. Я не могу это понять и принять. Спускаюсь к палатке. В голове никаких мыслей. Думать ни о чем не хочется. Подходят Олег, затем Стас. Дима предлагает завтра идти на гору нам с Олегом, они с Сашей от горы отказались. О чем это он? Ах, да, нам ведь еще предстоит подниматься на вершину. Задаю совершенно дурацкий вопрос о морально-этической стороне такого поступка. В советские времена при несчастном случае было принято прекращать восхождение. Дима отвечает словами Башкирова о том, что в этом нет ничего предосудительного, и будет совершенно правильно, если мы пойдем на гору. Однако моральная сторона здесь ни при чем, мне сейчас абсолютно все равно кто и как оценит мой поступок, каким бы он ни был. Здесь другой мир, где я могу принять решение, исходя только из собственных мировоззрений и внутреннего состояния. Думаю о том, чего мне стоила эта экспедиция. Ведь это несколько лет, не говоря уж о финансовой стороне. Нет, надо идти.

Важно не повторить тактических ошибок второй группы. Анна вышла на гору полчетвертого, через некоторое время Аман. В принципе эта двойка укладывалась в аксиому “выход не должен быть позже 04.00”. Стас пошел после пяти утра, Лешка через полчаса. Поздний выход сразу ставил парней в условия цейтнота. Ведь следующее правило — “поворачивать вниз в 16.00., где бы ты не находился” – сокращало время на реализацию поставленной цели. Кислородное голодание сильно влияет на работу мозга, и здесь часто нужно действовать не рассуждая, опираясь только на какие-то правила – “десять заповедей” альпиниста-высотника. А уж две упомянутые аксиомы нарушать никак нельзя. Иначе велик риск холодной ночевки. А холодная ночевка на тех высотах – это девять из десяти – летальный исход.

Аман поднялся на вершину в 14.18., на полчаса позже — Анна. До 15.55. они ждали вторую двойку, не дождавшись, пошли вниз. В 15 минутах от вершины Аман встретил Стаса, а на 7750 — Лешку. Алексею до вершины оставалось около часа. Часовая стрелка уже дошла до 16.45. Лешка понимал, что не укладывается во время, и шел с расходом 3 л/мин. Это сразу резко уменьшало количество кислорода, необходимого на спуск. Ума не приложу, чего он не повернул в четыре, ведь мы столько раз с ним обсуждали этот момент, более того, Аману еще полчаса пришлось его уговаривать. Слишком велико было искушение – вершина вот она, рядом. Шесть лет он не выезжал в Гималаи, а ведь были блестящие восхождения в начале 90-х – К-2 в 92-м, Макалу в 95-м, участие в Балыбердинской экспедиции на Эверест в 91-м. Потом длительный перерыв, и вот она новая возможность: есть спонсоры, есть деньги, есть перспективы. Нужно только реализовать этот проект, подняться на вершину. Неудача означает потерю спонсорских денег, опять долгое альпинистское забвение. На сколько? Снова на 6 лет? Но ведь ему уже 45. Нет, нужно обязательно зайти, наплевав на все законы и правила. Как все это похоже на историю с его земляком Арсентьевым. Эх, Леха, Леха, что же ты раньше не нарушал правила, когда мы были на пике формы? Глядишь, не было бы такого печального финала. Ведь те правила диктовались не горой, а людьми. Людям свойственно ошибаться, и они могут прощать, гора же безжалостна и неумолима, и рассчитываться с ней приходится по самой дорогой цене.

Вниз Лешка шел очень медленно. После первой стенки Второй Ступени вообще сел. Не действовали никакие уговоры. На барометре стрелка замерла на нуле. Кончился кислород и Леха был не в состоянии двигаться. Запасные кислородные баллоны лежали под Маашрум Рок, три веревки дальше. Аман оставил с Лешкой догнавшего их Стаса, и побежал за кислородом. Анны с группой не было, она обогнала их, еще когда Аман уговаривал Леху на 8750. Когда Аман смотрел давление кислорода, к нему подошел Стас, Лехи с ним не было. В трех оставшихся баллонах было 30, 90 и 110 атмосфер. Свой баллон со 110 атмосферами Аман понес Лешке. Когда он нашел Алексея, тот сидел уже под Второй Ступенью. Вторую стенку он спустился самостоятельно. Американцы позже утверждали, что видели в оптику, как один из русских упал со 2 ступени. Может быть и так.

С кислородом Лешка медленно, но пошел. Вдвоем они спустились к Маашрум Рок, где сидел Стас. Не останавливаясь, Аман с Алексеем прошли еще веревку. Спуститься до Первой Ступени им было по силам – туда 4-5 веревок, а ниже Первой Ступени начинался простой гребень, где можно было идти в любом состоянии, хоть ползти. Фонарики были у всех, и днем они этот маршрут уже проходили. Позже мы с Димой весь этот гребень шли ночью, в страшную непогодь, и ничего – прошли. Но тут начались проблемы со Стасом — тот не хотел идти за мужиками. Аман некоторое время с ним перекрикивался, потом понял, что нужно возвращаться. Оставить Стаса он не мог. Было ясно, что все это может закончиться холодной ночевкой, что в условиях 8600, без кислорода и оказания помощи извне, почти всегда означает конец. Правило здесь одно: спуститься как можно ниже. Организму отпущено слишком мало времени на таких высотах, чтобы выжить без кислорода.

Людские поселения располагаются на высотах ниже 4800, выше прекращается воспроизводство населения. Сам же человеческий организм может длительно существовать лишь на высоте до 5500. Дальше организм уже не способен самовосстанавливаться при неминуемом расстройстве различных жизненных функций. На больших высотах релаксации не происходит. Жизнь медленно угасает. Спасти может лишь кислород. Чем выше поднимаешься, тем меньше времени тебе отпущено природой. На 6000 это, примерно, полгода-год, на 7000 – месяц-полтора. Однако обычно восхождение проводится в меньший отрезок времени – неделя-две, то есть это не те высоты, где мы подходим к критической черте. На восемь тысяч метров мы уже попадаем в так называемую “зону смерти”, в условиях которой организм может существовать без кислорода очень ограниченное время. Лишь немногие из опытных высотников на высоте 8350-8500 могут обходиться без кислорода двое-четверо суток. Это время, за которое Володя Башкиров собирался пройти траверс Лхоцзе. При неукладывании в этот период, восходителей ожидала бы трагическая развязка. Причем речь идет лишь о сильнейших восходителях — одном из тысяч. На высотах 8600 и более, без кислорода подготовленный восходитель может прожить максимум сутки, скорее можно вести речь о нескольких часах. Цифры эти достаточно условны, ради рекорда можно установить и уникальное достижение, тем не менее — отражают суть. Задача у мужиков была одна — спуститься как можно ниже. Чем ниже, тем больше шансов выжить. Решающую роль может сыграть даже сотня метров. Когда в 97-м на этом же маршруте была перспектива “холодной” у казахстанцев, опытный Сувига спускался с группой сколько мог. Остановились на ночевку, лишь, когда после очередного срыва Сувига сломал 4 ребра, и был уже не в состоянии двигаться. Но высоту они успели потерять и все выжили.

Спор продолжился у Маашрум Рок. Стас наотрез отказывался спускаться. Аман позже говорил, что Стаса начал бить озноб, и Аман решил, что тот просто не может дальше продолжать движение. Пока они спорили, вернулся Лешка. Стали устраиваться на ночевку. События начинали разворачиваться по барнаульскому сценарию.

Как бы то ни было, отдадим должное Аману. Добровольно остаться на такую ночевку, это все равно, что купить билет на тот свет. Нужно иметь немало мужества, чтобы на это решиться. Современная история Эвереста изобилует примерами совсем иного рода.

Высота ночевки – 8600. Здесь они просидели всю ночь. Погодные условия позволяли выжить, но вскоре закончился кислород. В районе Маашрум Рок многие бросают запасные баллоны. Аман ходил, собирал их всю ночь, кое-где оставался кислород. Большинство эверестовских экспедиций пользуется баллонами Питерской фирмы “Поиск”. Это то немногое, что у нас умеют делать лучше всех в мире. Такая монополия позволила Аману использовать большую часть баллонов, которые он находил. Они с Лешкой урывками дышали этим кислородом, Стас почему-то отказывался. Чуть рассвело, когда на них вышли Эриковские спасатели. Для американцев это было полнейшей неожиданностью. Чего все это время внизу делала Анна – совершенно непонятно.

По рассказу самих американцев, когда они наткнулись на наших, двое уже почти не могли двигаться — это, очевидно, Стас с Лешкой. То есть без американской помощи неизвестно, чем бы все это закончилось, но то, что много хуже – однозначно. Американцы, посовещавшись с руководством, оставили нашим один 7-литровый баллон. Просто счастье, что для ночевавшей выше двойки, шерпы тащили два запасных баллона. Безусловно, этот поступок усложнял спасработы американцам, но без этого кислорода спасение русской тройки стало бы безнадежным делом. У американцев же нашелся “Т”-образный переходник, позволявший дышать одновременно Стасу и Алексею. Кроме этого спасатели дали питье и таблетки дексаметазона. Еще у наших были ампулы с эфедрином, который они просто выпили. Взошло солнышко, погода была прекрасная. Разгорался день. Парни сидели еще часа два с половиной – дышали и отогревались на солнце. Кислород помог продолжить движение. Баллон был только один, и его отдали самому слабому. Подача у Лешки была максимальной – 5 л/мин. Кое-как передвигаясь, они спускались вниз. Аман впереди, Лешка посередине. Ничего не предвещало беды. Мужики говорят, что он даже шутил. Если осталось чувство юмора, значит не все так плохо.

Уже сверху видно нашу палатку. Парни начали спуск с гребня. Оставалось идти от силы полчаса. Аман говорил, что сбежал оттуда минут за 15. Метрах в 30-ти ниже линии гребня есть две характерные ступеньки из скальных блоков-отколов, в этом месте навешены два параллельных шнура. Здесь Лешка и упал, запутавшись с веревкой. Место было не совсем удобное, и мужики с ним некоторое время провозились, усаживая. Когда Аман одевал Алексею маску, то увидел, что у того закатываются глаза. Что это было – внезапная остановка сердца или просто потеря сознания, от того, что резко закончился кислород – кто его теперь разберет. На все попытки вывести его из бессознательного состояния Лешка не реагировал. Жив ли он – определить было сложно. Срочно нужна была медицинская помощь, а медикаментов у мужиков уже не осталось. Аман побежал за помощью вниз, Стас остался с Лешкой. Через некоторое время подошла двойка американских спасателей. Все дальнейшие действия производились Энди Полицом – очень опытным восходителем, только на Эвересте он был уже в седьмой раз.

Часть 3